По следам кисти - Елена Черникова
Элвин Тоффлер. «Шок будущего»
Кролику томиться еще минут пять. Утром 10 сентября 2017 тушила я фермерского кролика. Из окна в кухню лилось бабье золото — с уж осенней проседью, но гуманно. Муж поехал на книжную ярмарку, дочь убежала прыгать на батуте, а я пошла проверить электропочту. Мы все счастливо покинули помещение кухни.
Деревянно-железный грохот донес до моего абсолютного слуха, что стремглав — ах, ох — незачем уже. Я пошла на кухню медленно. Идти-то метров пять, но я успела передумать практически все необходимое. В опасности я мобилизуюсь.
Кроликовый бульон залил газовые конфорки и в суспензии с крупами, солью, осколками фарфора, фаянса, пластика и щепок разлетелся-разметался-разлился по полу под сокрушительным ударом дубового шкафа настенного. Дубовая вещь в лучах солнца — как мед прозрачный. Дубовый шкаф настенный в полете — экзистанс.
По прошествии двух недель, придя в себя, могу оценить наш с дубом общий удел с удобной онтологической вышки. Кухня маленькая. У нас троих, очевидно, мощный хранитель — раз уж все случайно вышли: русская, еврей и девушка с украинской фамилией. Мы выжили.
Шкаф из сундука
Они измеряют свой успех количеством заработанных денег и маркой приобретаемых товаров. Источником мотивации, заставляющей их напрягать силы, служит всеобщий проект массового производства и потребления. Конечно, люди также хотят, чтобы общество было безопасным, свободным и демократическим. Но в большинстве случаев подобные стремления не требуют от них особых усилий, а потому, в отличие от производства и потребления, не входят в основные жизненные планы.
Амитаи Этциони. «От империи к сообществу»
Откуда дровишки, да еще дубовые? На финише СССР, когда из магазинов уже все убрали, я, разыскивая для нового жилища хоть что-нибудь на пресловутое первое время, случайно нашла в газете домашнюю распродажу. Вещи распродавала, как потом выяснилось прямо с порога, внучка великого И. Покойный был крупный чин советского периода, барабанная био коего занимает в Википедии солидное место, а прах покоится в мемориальном некрополе.
Пошла я на распродажу (это год 1989) к партийной внученьке в Староконюшенный переулок и — перенеслась в отполыхавшее прошлое. О, дом арбатский с убедительным серым фасадом и многокомнатные покои с кожаными диванами, околокремлевскими стульями, имперскими буфетами! О, потолки партийной высоты! О, дух и запахи касты, о коих никогда не догадывались пасомые массы строителей коммунизма! О!
Две тревоги, у каждой своя, составили счастье нашей взаимовыгодной встречи.
У нее родился младенец от неловкого любовника, и деньги требовались позарез, а домуправ требовал освободить дедушкину квартиру. Приватизации не было еще, и внучка не могла наследовать дедушке. Внучка, как положено золотым девочкам партийной элиты, обожала высоту положения и ненавидела советскую власть.
А мне поспешная меблишка со Староконюшенного была позарез, ибо у меня тоже младенец — и хоть от мужа, но денег тоже не было. Мне в ту пору знакомые годами дарили вещи, а в крайней нужде я прямо на улице находила золото и сдавала в скупку. В нищете я близко познакомилась с моим ангелом-хранителем. Спасибо, ангел.
И перепрыгнули вещички (столик, пуфик, люстра, три кресла) со Староконюшенного на Малую Никитскую. Бонусом от партийной внучки был мне дубовый сундук. За бесценок и самовывоз.
В первый год народной катастрофы (1992) я, при следующем переезде — уже с Малой Никитской на Трехгорку — взволнованная переменами, не смогла расстаться со стокилограммовым монстром (углы обиты металлом, замок килограммовый — красота), взяла плотников, и выкроили мне шкаф настенный кухонный из сундука дубового старинного.
Янтарная краса ручного дуба сияла мне во всю кухонную стену четверть века ровно. Этим удивительным способом — шкаф из сундука — я, видимо, заначила прошлое. Будто Рембрандта замазала для нелегальной транспортировки.
Четверть века пролетело, власть переменилась, и шкаф тройным прыжком — если дубу подобает скакать стилистически — по дороге ткнулся в дубовую хлебницу, боком зашел на полусальто и — в опорном, получается, прыжке треснулся углом в пол. Погибая, зацепил он по дороге что мог. Хлебница жила себе жила на столе — и самортизировала в трудную минуту. Хлеб и дуб — всему голова. Мы трое живы и благодарим Бога.
Очередное жизнь сначала.
Календари в зеркальном коридоре
Теперь представьте, что не только индивид, а целое общество, целое поколение — включая его самых слабых, наименее умных и наиболее иррациональных членов — вдруг переносится в этот новый мир. В результате — массовая дезориентация, шок будущего в больших масштабах. Вот перспектива, которая открывается сегодня перед человеком. Перемены лавиной обрушиваются на наши головы, и большинство людей до абсурда не подготовлены к тому, чтобы справиться с ними.
Элвин Тоффлер. «Шок будушего»
Еще в Новый год, думая о наступившем семнадцатом, я нашла календарь столетней давности и обнаружила, что один в один совпадают числа и дни: зеркалят друг друга годы 1917 и 2017. Или калькируют. Как сказать-то, помогите. Сто лет прошло, копировать не могут, но сигналят — бери же, хватай знаки, читай. Но я — от большущего, видимо, умища — обложкой аккаунта в фейсбуке сделала репродукцию найденного календаря 1917 года. Шутковать с числами нельзя, а я будто забыла. Кстати, сегодня утром я наконец поняла, почему я делаю заначки, в том числе дубовые.
В результате у моего 2017 года вышло, как у римлянина Плиния Старшего, цитирующего грека Апеллеса: Nulla dies sine linea20. Я уже почти привыкла, но вчера не смогла сразу войти в подъезд: забыла код. Уровень стресса добрался и до моей абсолютной памяти. Надоело вертеть головой — откуда еще какая Баба-Яга. Слов не хватает как. Но надо. Памятные даты 2017 года бесчисленны. О словах и выражениях — отступление в три абзаца. Как модератор ФБ-групп «Слово года» и «Неологизм года», а также член Экспертного совета международного конкурса «Слово года. Россия», имею право номинировать характерное в итоговый список. В ноябре 2017 буду читать доклад о словах года в Варшавском университете. Сейчас мне нравится «вот это вот все». Думаю, войдет в лидеры. Вот это вот все — на мой взгляд, и выражение, и междометие, порой существительное, наречие, а также эвфемизм определенного ряда обсценных формул. Употребляется в эмоциональных контекстах, обращено к своим, характеризует говорящего как современного человека, окончательно измученного другими, ну не такими по уму, однако склонными к формированию сообществ.
Вот это вот все — определенно антоним прошлогоднего как-то так. Нравится мне следить за маятником социальных эмоций. Виден путь: от модного говорения в конце любого пояснения как-то так — в наброшенной на виртуальные плечи шали, завернувшись в Интернет-боа, с горящим интеллигентным лицом, — к нынешнему яростному воплю сноба: вот! Вот оно! Вотэтовотвсе. Сколько можно! Где мой рай земной? Что там эти идиоты — совсем уже? Где?
Вообще-то рай земной невозможен. Читали б источники. Но в ответ шоколадной течетрекаволга рынка — нам (точнее, мне) же обещали! Нам с 1992 года обещали рынок, он управит все! (Ну да. Вотэтовотвсе точно управит.) Частную собственность в списке демократических ценностей! Нам обещали уважать личность! Извините, продолжу про дубовый шкаф.
Так вот: для исправления квартиры мне нужны деньги. Взять в кассе на работе в виде зарплаты? Мысль ценная, но чтобы на одну зарплату переделать дом, надо работать Абрамовичем.
Спасибо, Господи, что отвел беду.
Значит, деньги надо позвать ласково: кис-кис. И дать им свободу под мою ответственность.
Деньги в семнадцатом году
Взаимодополняемость свободы и ответственности означает, что аргумент в пользу свободы применим только к тем, на кого можно возложить ответственность. Он не применим к детям, идиотам или к людям с психическими расстройствами. Он предполагает, что личность способна извлечь уроки из опыта и направлять свои поступки посредством приобретенного таким образом знания. Он не распространяется на тех, кто еще мало познал или неспособен к познанию.
Фридрих
